30 апреля по инициативе ЮНЕСКО в ООН отмечают Международный день джаза. Рожденный в США, этот музыкальный жанр быстро покорил весь мир, включая страны, отгороженные от Запада «железным занавесом».

Любителям джаза в бывшем СССР вряд ли стоит объяснять, кто такой Вячеслав Ганелин. Созданное им трио «Ганелин-Тарасов-Чекасин» по праву считается одним из первопроходцев в формировании джазовой культуры в СССР. О том, как все это начиналось, со Славой Ганелиным поговорил Никола Крастев.

*****

ВГ: Когда я был совсем молодой, еще в Советском Союзе, запрещали Стравинского. Я в то время учился в музыкальном училище, нам говорили, что Стравинский – плохой композитор, предатель России и все такое. Потом были такие учебники, в которых музыка делилась на «живую» и «мертвую». Живая – это та, которую народ понимает, а мертвая – это вся экспериментальная музыка, разная музыка, плохая музыка. Помню, что даже Равель и Дебюсси, ну, вот, со скрипом как-то принимались официально: «тоже, в общем, не очень хорошие ребята, но, ладно уж».

Постепенно начало что-то открываться с оттепелью Хрущева прорвало что-то. А джаз? Я еще помню поговорку: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь!» – это было флагом официальной политики по отношению к джазу. А молодежь почему-то именно джаз хотела очень играть. Почему – трудно объяснить. Это не потому, что Америка и все такое. А потому, что было такое разделение, все-таки существовал «железный занавес» и все те радиостанции, которые вещали на СССР политические передачи, – для них были изобретены глушилки. Они глушили все, но видимо, по причинам экономии электричества, когда появлялась музыка, это жужжание глушилок ослабевало. Вот тогда-то молодые люди в СССР начинали слушать «Голос Америки», где Уиллис Коновер вел очень популярную программу «Час джаза» (Jazz Hour – программа выходила в эфир с 1955 по 2003 г.). Оттуда мы и черпали информацию, у нас же не было ничего, никакой информации настоящей, никаких нот, это все было ужасно тяжело достать. Один какой-то умница придумал, если помните, были такие магнитофоны клавишные. Так вот, он придумал такое примитивное механическое устройство, которое двигалось, как часы, и ровно в полночь, когда начиналась передача «Час джаза», маховик опускался на клавишу записи и магнитофон начинал записывать. Вот так и было.

Мы-то слушали, в основном, мы были еще моложе, студентами. И было это: «Ах, Дюк Эллингтон!», «О-о, Каунт Бэйси!», «Во, Чарли Паркер!» – все это мы узнавали, не понимая ни истории джаза, ни нот, по слуху, ничего. Смешная вещь такая была: примерно в то же время появилось разрешение через комсомол, где поняли, что ничего сделать нельзя, чтобы по-настоящему запретить, но поскольку джаз – это в основном негритянская музыка и несчастные негры, вот, поют свои блюзы, так что давайте разрешим. Пусть они себе играют, а если будут петь, то они будут петь блюзы, а блюзы – это негритянская музыка, все прекрасно. Мы за негров, да, за несчастных, а в то же время успокоим молодежь. И молодежь начала играть джаз.

Появились молодежные кафе. Молодежное кафе было и у нас, в Литве, в Вильнюсе, очень хорошее молодежное кафе. Там, конечно, всегда были и представители других «организаций», которые посматривали, как себя народ ведет, а молодежь была рада, что там фортепиано стояло и играли какую-то музыку, непонятную еще, но играли.

И вот из Ленинграда приезжает человек, молодой такой, довольно активный саксофонист, и говорит мне: «Давай, поиграем!» – джем-сешн, что называется. Мы начинаем играть, играем, он говорит: «Давай сыграем блюз» и объясняет мне последовательность гармоний блюзовых. Я играю и говорю ему: «Но я это знаю», я же это играл, но я даже не знал, что это называется блюз. Я не знал фактически такие простые, элементарные вещи, хотя по слуху я играл, уже понимал. Большинство джазовых музыкантов в СССР в то время именно такими и были. Так становилась на ноги джазовая культура в Советском Союзе.

И вот это, мне кажется, даже было хорошо. Знаете почему? Вот сейчас я вижу современную молодежь, у них все на руках, все. Любая информация, можно все услышать, узнать все о любом направлении в джазе, изучать. У нас ничего этого не было. Но у нас было желание и жажда такие, что они заменяли все! Даже будучи музыкантами, мы были в какой-то мере почти самоучки в этом отношении. Но это предоставило определенную свободу и способность к очень самостоятельному анализу музыкальных вещей, чего иногда, когда тебе все подается наготове, с ложечки – не хочется даже кушать: «Подумаешь! Завтра я покушаю». А у нас не было завтра. Вот так становился джаз в СССР и я, конечно, участвовал в этом становлении с самого начала, я думал: «Во! Это джаз!»

И вдруг в клубе этом молодежном стали проводиться мероприятия типа лекций, кто-то привез какую-то пластинку и говорили о Чарли Паркере. Фактически Паркер – это классик стиля би-боп. Я послушал и думаю «Что он играет? Разве это джаз?». Я не понял его сначала, мне было 13 лет. Но через полгода, когда у нас уже появилась информация через пластинки, я «врубился», я понял его, я быстро усваивал материал, я понял уже и Телониуса Монка – это уже был экспериментальный джаз, потом Орнетт Коулман – это уже авангардная музыка, и вперед. Потому что я учился композиции – я был по своему свободен, дальше я уже начал сам экспериментировать, мне было интересно делать разные композиционные вещи и все такое.

НК: Как Вам удавалось в то время раздобыть грампластинки с джазовой музыкой, это же было очень сложно? 

ВГ: У меня лично пластинок не было. Дело было в том, что я жил в Литве. Литва была как бы на особом положении. Прибалтийские республики поздновато вступили в Советский Союз и, мне кажется, им делались какие-то послабления. У многих людей, литовцев, были какие-то родственники, которые жили в Америке. И они как-то умели во время хрущевской оттепели привозить пластинки. Вот в этом молодежном клубе, где рассказывали о каких-то джазовых музыкантах, эта информация приходила через взрослых. Но я говорю: вся наша учеба джазу была через размышление, понятие, жажда получения информации – через радио в основном, то, что я уже вам рассказал – как записывали, а мы слушали. Потом уже в СССР появились фестивали джаза. На этих фестивалях стали появляться понемногу и музыканты из братских социалистических стран.

А потом, в 1967 г. в Таллине прошел международный фестиваль. Это был самый сильный фестиваль, после которого заведующего культурным отделом в горисполкоме КПСС не сняли, но перевели на другую должность, чтобы он уже больше с культурой не имел дело. Этот человек действительно сделал много. На таллинском фестивале были шведы, там были финны, там были и поляки, которые далеко не всегда приезжали, а среди них были джазовые музыканты очень высокого класса, своеобразные. Приехали музыканты и из Чехии. Но самое главное – приехали американцы! И это было просто шоком для всех потому что на сцену в Таллине поднялся живой американский джаз ансамбль. Причем по тем временам это считался довольно современным ансамблем, ансамбль Чарльза Ллойда, он как-раз в то время был в пике своей славы, представитель новой музыкальной культуры, и это повлияло на становление многих советских джаз-музыкантов, которые после этого стали относиться к своей музыке более индивидуально. Потому что эта стена, «железный занавес», за которым находился Советский Союз – перекрывал весь поток информации. Советские джаз-музыканты в то время старались играть, как американцы, очень похоже, очень точно они старались. Мне все это с самого начала было неинтересно, мне в Вильнюсе было интересно делать свои какие-то вещи.

А вот в Ленинграде, и в Москве, и в Риге тоже очень хорошо играли джаз на американский лад, они называли себя «штатниками» (от США). Они доставали одежду похожую, даже не похожую, а чисто американскую. Ощущение было такое, что вот, вы знаете, есть Луна, вот мы вам можем сыграть то, что на Луне играют, потому что для нас в СССР Америка была, как Луна. Да и не только Америка, а весь Запад. И вот это ощущение и желание играть очень правильно, по-американски, дало, в общем-то, большую школу для джаз-музыкантов, которые до сих пор, известные джаз- музыканты моего поколения, они и до сих пор играют, конечно, более современно, более свои какие-то оригинальные вещи, и вот они дали школу другим.