Глобальный взгляд Человеческие судьбы

Интервью с Ириной Костериной

Интервью с Ириной Костериной

Ирина Костерина: пандемия уничтожила внимание к проблеме женского обрезания на Северном Кавказе
«Женское обрезание», а, точнее, калечащие операции на женских половых органах признаны в ООН нарушением прав женщин. О том, что такая практика существует в России, стало известно в последние годы благодаря исследованиям НКО. Уделяют ли внимание этой проблеме российские СМИ и принимаются ли меры по искоренению такой практики? Анастасия Седухина поговорила об этом с программным координатором Фонда им. Генриха Белля в России Ириной Костериной. 
АС: Первое исследование НКО «Правовая инициатива» о «женском обрезании» в России было опубликовано почти шесть лет назад. Служба новостей ООН беседовала с Вами на эту тему в 2019 году. Что изменилось за это время? Возросло ли внимание к этой проблеме в России? 
ИК: Мне кажется, что пандемия сильно изменила новостную повестку и совсем уничтожила интерес к проблеме женского обрезания. Исследований на эту тему было два, и к ним был высокий интерес со стороны СМИ. Тогда казалось, что возможны перемены на законодательном уровне. И даже религиозные деятели, например, Муфтият Дагестана, планировали издать фетву (богословское заключение) относительно практики женского обрезания. В частной беседе с журналистами муфтий сказал, что считает эту практику не исламской и поэтому готов выпустить такое заключение. Но ничего так и не вышло – потом всё было «спущено на тормозах». 
Поэтому, к сожалению, сейчас тема буквально уходит в песок. Единственное, что ее подогревает – новость о том, что дело о женском обрезании в России было впервые передано в ЕСПЧ. Если будет принято положительное решение, есть вероятность, что этой теме снова уделят внимание и будут приняты какие-то юридические меры. Но на сегодняшний момент ни новостей, ни новых публикаций нет.
АС: В международных СМИ чаще пишут о практике «женского обрезания» в странах Африки. Немногие знают, что такая практика есть и в России. Существует ли статистика о том, сколько женщин в России уже перенесли или ежегодно переносят подобные операции? 
ИК: Понятно, почему СМИ больше говорят о странах Африки: там есть страны, где больше 90 процентов женщин подвергаются этой операции. В России это локальные анклавы: горные деревни в Дагестане и отдельные культурные ниши в Ингушетии. И, конечно, цифры несопоставимы. «Правовая инициатива» (признана в России иноагентом) приводила в своем исследовании цифру в полторы тысячи женщин, которые на момент исследования подверглись такой операции. 
Точные цифры собрать очень сложно, потому что чаще всего это не прямые, а косвенные свидетельства. Сотрудники НКО спрашивали у местных жителей, знают ли они женщин в своем окружении, которые подверглись таким операциям. Через такие косвенные свидетельства получилась цифра в полторы тысячи.
Никакой официальной статистики нет, поскольку операция делается за пределами медицинских учреждений, часто – пожилыми женщинами  в горных селениях. Поэтому оценить реальный масштаб очень тяжело. 
В самих же республиках часто говорят, что речь идет о паре десятков случаев, и из этого не стоит делать «большую проблему мирового масштаба». Так что зачастую в регионах, где практикуется эта операция, не видят проблемы и необходимости принимать какие-то серьезные меры. 
АС: Вы говорите про отсутствие прямых доказательств и про сбор данных со слов знакомых. Может быть, среди публикаций российских СМИ на эту тему были сюжеты о девушках, которые подверглись такой операции?
ИК: Я могу вспомнить только пару публикаций, где женщины под своим именем говорили об этом. Нужно учитывать, что на Северном Кавказе в силу культурных особенностей не принято говорить ни о чем, связанном с сексуальностью и телесностью. И тем более упоминать операции на женских половых органах. Люди даже стесняются называть вещи своими именами, используют эвфемизмы. 
Это дополнительный барьер к тому, чтобы женщины открыто и публично рассказывали о своем опыте. Как правило, о нем рассказывают уехавшие из региона женщины, которые теперь живут в Европе или в центральной России. Они дестигматизировали для себя тему женской сексуальности и телесности. Поэтому им не стыдно и они понимают, что их родственники об их заявлениях возможно никогда не узнают. 
Все местные женщины соглашаются рассказывать о перенесенных операциях, конечно, только на условиях полной анонимности. Потому что люди боятся осуждения, боятся давления своих родственников, потому что женщине о таком говорить стыдно. Поэтому «прямая речь» тут почти не звучит. 
АС: Говоря об этих процедурах, мы, для сокращения называем их «женским обрезанием». В ООН используется термин «калечащие операции на женских половых органах». Вы сказали что на Кавказе это делают не профессиональные врачи. В каком возрасте девушкам их обычно проводят, в чем они заключаются и с какой целью проводятся?
ИК: Идеологическое объяснение этой операции в том, что в некоторых этнических селах женщина, не прошедшая эту операцию, считается грязной и распутной, ее никто не возьмет замуж. Поэтому в некоторых селах до 90 процентов женщин могут подвергнуться «обрезанию». 
Считается, что «степень обрезания» бывает очень разная. Большинство свидетельств говорит о том, что делается ритуальное такая насечка, чтобы пару капель крови вышло, и ничего не отрезается. Это такой «обряд инициации». 
Понятно, что когда такая операция делается в детском или подростковом возрасте, девочки очень напуганы. Им часто не объясняют, что с ними происходит. Конечно, это оставляет глубокую травму. 
Но я знаю несколько случаев, когда женщинам и во взрослом возрасте окружение со стороны мужа, если женщина выходит замуж за мужчину из села, где практикуется обрезание, может тоже попросить пройти такую практику. Мою знакомую в возрасте 32 лет молодой человек просил сделать обрезание перед свадьбой. Иначе в его селе ее считали бы «грязной и распутной». Она отказалась, объяснив ему, что такие операции незаконны и могут повлиять на качество сексуальной жизни.
АС: Почему считается незаконным именно женское обрезание, и правозащитники не выступают против обрезания мужского? 
ИК: Традиционное женское обрезание действительно часто приводит к ухудшению качества сексуальной жизни женщины. Многие женщины после такой операции потом не в состоянии испытывать оргазм, у них возникают болевые ощущения при занятии сексом. В этом главное отличие.
Мужское обрезание – тоже достаточно архаичная практика. Хотя оно там получило большую популярность в 60-е годы из соображений гигиены. Были исследования, которые показывали, что мужское обрезание приводит к большей защищенности мужчин от инфекций. Но оно, во-первых, не ведет к ухудшению качества мужской сексуальной жизни и проводится чаще всего в младенчестве, когда ребенок ещё этого не осознает. 
Хотя к этой практике тоже могут быть вопросы. Возможно, когда-нибудь появится движение против мужского обрезания. Но сейчас это разные категории с точки зрения вреда для психики и физиологии человека. 
АС: В начале разговора Вы отметили, что пандемия стала поводом забыть об повестке, связанной с такими операциями в России. А были ли какие-то серьезные инициативы или попытки принять меры по предотвращению этой практики в России сразу после того, как стало известно о случаях женского обрезания? 
ИК: Здесь самую большую работу делала «Правовая инициатива» (признана в России иноагентом). Своими исследованиями и докладами они лоббировали эту тему, пытались лоббировать ее на законодательном уровне, презентовали доклады депутатам и политикам. Если честно, мне кажется, что было сделано достаточно для того, чтобы что-то сдвинулось. 
Но тема в российской повестке все равно звучит как очень нерелевантная. Даже некоторые феминистки и гендерные исследователи заявляли, что в России много других серьезных проблем с правами женщин. Например, у нас один из самых высоких уровней домашнего насилия в мире по отношению к женщинам, тогда как «женское обрезание» – это просто «частный случай». Поэтому не стоит его отдельно лоббировать, когда есть глобальная проблема – нам нужен закон о домашнем насилии и у нас декриминализованы домашние побои, и вообще работы достаточно. Поэтому тема не получает поддержки снизу. И она не очень интересует политиков. Было разве что несколько попыток обсудить эту проблему, но они никаких результатов не дали. 
АС: А что может решить проблему? И как можно защитить девушек в России сегодня от таких операций? 
ИК: Как и в других странах – просвещение. Должна быть непосредственная работа с женщинами, которые принимают решение об операциях. Это матери, бабушки, сестры. Им надо рассказывать, что эта практика не исламская, потому что иначе они уверены, что поступают как хорошие мусульманки. С ними, конечно, должны работать врачи, религиозные деятели и психологи. Комплексное просвещение такую проблему может решить.
В идеале хорошо бы общаться и с самими женщинами, осуществляющими операции. Я знаю, что в рамках просветительских проектов в Африке и на Ближнем Востоке такая работа ведется. 
АС: Это должна быть работа местных или международных организаций? 
ИК: Хорошо бы, чтобы это были совместные проекты. У международных организаций, может быть, больше опыта в методах работы. Но, безусловно, это нельзя осуществить без локальных проводников, без людей, которые приведут их «в поле» и придадут деятельности легитимность в глазах местных [жителей]. 


 

Загрузить
Длительность
15'40"
Photo Credit
Служба новостей ООН