В конце ушедшего года завершил свою работу Международный трибунал ООН по Руанде. В 2017 году должен завершить свою деятельность и Трибунал по бывшей Югославии.  Там еще продолжается ряд процессов, в том числе над Ратко Младичем и Радованом Караджичем. Профессор международного права из России Бахтияр Тузмухамедов только что завершил работу в качестве судьи Апелляционной палаты обоих трибуналов . Елена Вапничная расспросила его о роли этих временных трибуналов и Международного уголовного суда, а также об отношениях России с Европейским судом по правам человека.  Профессор Тузмухамедов напомнил, что оба трибунала были созданы в первой половине 90-х годов как временные, но завершение их работы неоднократно откладывалось. Это особенно касается Югославского трибунала.

*****

БТ: Там был момент начала  юрисдикции трибунала – того, что начиналось как гражданская война, а потом переросло в международный вооруженный конфликт, – а вот дата закрытия была несколько расплывчатой изначально.  Считаю, что для целевого трибунала – это недостаток. В этом смысле, если взять временную юрисдикцию Руандийского трибунала, там было все четко: там была дата начала юрисдикции и дата отсечения. Поэтому можно было сфокусироваться на этих временных пределах. И территориально там было все гораздо четче, хотя и была оговорка в отношении некоторых преступлений, которые могли совершаться за пределами Руанды, но все-таки в связи с тем, что происходило в самой Руанде.

Что касается полезности трибуналов, то начнем с  того, что сами по себе трибуналы в своей практике, в своих уставных документах развивали то, что уже ранее было достигнуто в Нюрнберге и развивалось в международном праве, например, Конвенция о геноциде. И затем следующий шаг – это то, как практика трибуналов была воспринята тем же Международным уголовным судом, потому что Международный уголовный суд базировался уже не только на  отдаленном в историческом смысле Нюрнбергском опыте, но и на практике - в том числе текущей практике - этих двух трибуналов. Поэтому с этой точки зрения они, конечно, внесли свой вклад. В политические оценки я бы сейчас не стал вдаваться, они могут быть разными, и мой опыт подсказывает мне разное, но как недавно завершивший свои полномочия судья я пока воздержусь пока от таких оценок. Ну и потом что-то из своих оценок я выразил в своих особых несовпадающих мнениях.

ЕВ: А Международный уголовный суд, какова его роль, Вы считаете? С этим ведь тоже были связаны всякие политические моменты. Насколько он эффективен и каково его будущее?

БТ: Давайте оценивать Римский статут в исторической перспективе. Переговоры, в рамках которых вырабатывался Римский статут, происходили в определенных исторических условиях – я бы даже сказал, в условиях определенной эйфории: конец «холодной войны», как бы ее ни определять, крушение Берлинской стены, как бы ее ни определять и как бы ни относиться к этому явлению. И было ожидание того, что что-то получится. По сравнению с Нюрнбергом позыв, движущий мотив для образования Римского статута был не только негативным, но и позитивным: давайте объединим наши усилия, с тем чтобы работать на упреждение. А потом выяснилось, что исторические условия, в которых эти переговоры велись, и в которых был рожден Римский статут, (который потом, кстати, подвергался определенным изменениям – не только редакционным, но и сущностным) - они изменились. Конечно, на эффективности Международного уголовного суда сказывалась неспешная ратификация, но сложно было ожидать, что такой огромный, очень сложный документ будет быстро ратифицирован – вспомните историю  Конвенции по морскому праву: сколько времени потребовалось, чтобы она вступила в силу. Так, собственно, и здесь. Конечно, проблема бюджета: в отличие от трибуналов, о которых мы с Вами говорили, здесь нет бюджета ООН, здесь другие формы формирования бюджета, в том числе и некоторые спорные, с моей точки зрения. Но это я высказываю свою личную позицию.

На восприятии эффективности Суда сказывается, конечно, и то, что до относительно недавнего времени большинство ситуаций и дел были связаны с  Африкой, поэтому возникли сложности  с отдельными африканскими государствами и с Африканским союзом в целом. Вы знаете, что повторяющейся темой в деятельности Африканского союза является постановка под сомнение целесообразности сотрудничества и участия африканских государств в деятельности Международного уголовного суда.

Если мы дальше посмотрим на то, как развивается эта ситуация, то в МУС сейчас рассматривается обращение от Грузии и от Украины, и не так давно грузинское обращение было поднято на более высокий уровень. Есть ли у этого дела, у этой передачи перспективы, не берусь судить, это, конечно, должны решать коллеги в МУС. Но пытливый взгляд может усмотреть в этом политическое стремление, как прокурора, так, может быть, и Суда, предпринять усилия к тому, чтобы развеять представления о МУС как суде для Африки.

Перспективы украинской передачи я не стану сейчас оценивать, хотя у меня как у академического юриста вызвало большое разочарование то, как была сформулирована первоначальная заявка, и как она потом менялась. Я к украинской школе международного права, прежде всего, киевской, а также харьковской, отношусь с очень большим уважением. И поэтому формулировки обращения Украины у меня вызвали просто недоумение. Украина сформулировала свое обращение в МУС первоначально таким образом, как если бы считала МУС составной частью своей судебной системы.

ЕВ: Я бы хотела вернуться к России,  и связанный с этим, наверное, вопрос о том, что Россия, когда идет выбор между международным правом и национальным, будет отдавать приоритет национальному.

БТ: Такого не было, и, зная позицию судей Конституционного суда и ее председателя, я сомневаюсь, что это когда-либо произойдет. Никто не отменял положение части 4, статьи 15 Конституции, в которой говорится о преимущественной силе международного договора по отношению к национальному закону, а также о том, что общепризнанные принципы и нормы международного права являются основной частью правовой системы Российской Федерации.

Сыр-бор возник вокруг того, что Конституционный суд наделен теперь правом оценивать постановления, как Европейского суда по правам человека, так и иного органа по защите прав и свобод человека на предмет их соответствия Конституции РФ. Подчеркиваю, речь идет об органах по защите прав человека, об органах, которые являются производными по отношению к международному договору. Соответственно, решения, выносимые этими органами, являются еще более производными по отношению к договору. То есть договор находится на одном уровне с внутренним законом и в случае конфликта имеет приоритет. Но того же самого нельзя сказать о решении, выносимом производным от этого договора органом.

Поэтому Конституционный суд не будет говорить, что «нет, мы не применяем то или иное постановление Европейского суда по правам человека», он будет искать возможность компромисса между этим постановлением и Конституцией. Ну, компромисс – это очень условно, все-таки, исходя из приоритета Конституции РФ. Он будет искать не пути для того, чтобы не позволить действовать постановлениям Европейского суда по правам человека, а найти возможность для наиболее безболезненного взаимодействия между юриспруденцией Европейского суда и российской Конституцией. Вот в чем будет функция Конституционного суда: не отменять постановления Европейского суда по правам человека, а находить возможности для гармонизации.

Профессор международного права, бывший судья международных трибуналов по Руанде и бывшей Югославии Бахтияр Тузмухамедов.