Дарко Мосибоб

Заместитель директора Отдела Ближнего Востока и Западной Азии в Департаменте по политическим вопросам. Впервые он был направлен в командировку в Ирак в 1997 году. Тогда он провел в стране полтора года в качестве гуманитарного наблюдателя программы «Нефть в обмен на продовольствие».  

«Последнее, что я помню до взрыва – я разговаривал по телефону с коллегой из программы «Нефть в обмен на продовольствие» в Нью-Йорке. Я сидел спиной к окну, как раз в той части здания, где произошел взрыв. Сам момент взрыва я лично не помню. Минут через 15 я начал приходить в себя – я потерял сознание в момент нападения. Коллега из Нью-Йорка ничего не понял – связь просто оборвалась и все – лишь полчаса спустя из экстренных выпусков новостей люди по всему миру узнали, что произошло. Придя в себя, я поначалу подумал, как ни забавно это звучит, что взорвался мой компьютер. Вся комната была перевернута вверх дном: компьютер валялся в одном углу, стул оказался прямо на мне, стол перевернут, все покрыто толстым слоем пыли. Ясно, что я не осознавал всей серьезности происходившего. Я плохо соображал, и мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что случилось. Меня ранило осколками стекла: голова, шея, плечи были в порезах, но сразу я этого не почувствовал. Затем началась спасательная операция. Спасатели зашли в здание, заглядывали в кабинеты и выводили нас по очереди из здания.

Я плохо соображал, и мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что случилось

Раненых было много, и медицинских материалов – особенно бинтов – не хватало. Для перевязки использовали даже простыни, которые разрывали на лоскуты.

Поскольку я был «ходячим раненым», меня направили к иракской машине «Скорой помощи» - меня и еще нескольких коллег увезли в больницу, где доктор и сказал мне, что у меня множественные порезы. Врач был готов наложить швы, но предупредил, что анестезии не будет. Пожалуй, это были самые сильные болевые ощущения, оставшиеся в памяти от того дня, – долгие часы после взрыва я, не получив обезболивающего, ощущал наложенные швы.

Понемногу до меня стал доходить масштаб случившегося… Мне то и дело попадались коллеги, которые рассказывали о потерях: такой-то серьезно ранен, такой-то погиб… Самой серьезной психологической травмой было понимание того, что их больше нет с нами. Из тех 23-х, кто погиб в этот день, я хорошо знал не меньше половины, с некоторыми был знаком много лет.

Я несколько лет хранил этот пиджак, а потом решил избавиться и от пиджака, и от связанных с ним ужасных воспоминаний. Даже его карманы были полны стеклянных осколков

На следующий день, после выписки из больницы, нас отвезли в гостиницу «Канал», чтобы мы попробовали найти свои личные вещи – в моем случае это были паспорта: национальный и паспорт сотрудника ООН. Мой кабинет был на той стороне здания, где сработало взрывное устройство, но дальше от места, куда врезался террорист-смертник. Поэтому помещение хоть и пострадало, но не обрушилось. Так что мне удалось забрать свои вещи. Пиджак все еще висел на спинке стула, а паспорта лежали в кармане. Но осколки разлетевшегося стекла повредили пиджак так, как будто кто-то лезвием отрезал спину. Я несколько лет хранил этот пиджак, а потом решил избавиться и от пиджака, и от связанных с ним ужасных воспоминаний. Даже его карманы были полны стеклянных осколков.

У всех нас, кто пережил тот день в Багдаде, психологическая травма проявлялась в разной степени. Лично мне помогло то, что я уже пережил одну войну – у себя дома, в Боснии – и имел некоторый опыт. Я, в общем, осознавал, и характер своих травм – я ведь врач по образованию. Так что я понимал, как нужно относиться к произошедшему, как изменить свое мировосприятия после случившегося.

Не все любят ООН. Находятся и такие, кто целенаправленно делает ООН мишенью вот таких ужасных терактов. Но в целом, по моему опыту, и на Ближнем Востоке, и даже у меня на родине, люди благодарны ООН за то, что там их поймут и протянут руку помощи.

Если мы закроемся в бункере, мы, быть может, защитимся от тех, кто хочет причинить нам вред. Но сами мы потеряем гораздо больше: мы потеряем доверие людей

Там, где нам приходится работать, часто возникает недопонимание, ходят недомолвки, слухи, а порой и откровенная ложь о работе ООН. Всех переубедить нам никогда не удастся. А в конфликтных ситуациях эмоции накаляются – нетрудно и сорваться. В какой-то степени я могу понять чувства нападавших. Мне довелось прочесть показания одного из тех, кто участвовал в подготовке теракта: сожаления в его словах не было. В его сознании ООН была частью сил, начавших агрессию против его страны – он так это воспринимал.

Наша задача – общаться с людьми. Если мы закроемся в бункере, мы, быть может, защитимся от тех, кто хочет причинить нам вред. Но сами мы потеряем гораздо больше: мы потеряем доверие людей, мы окажемся в изоляции и не услышим, что нам говорят - во время конфликта или сразу после его завершения.

Те, о ком я часто думаю, а я не раз был в Багдаде после взрыва, это наши сотрудники из числа местного населения. Некоторые из тех, кто работали со мной и в 1997 году, и в 2003, продолжают работать с ООН, порой это непросто. Но они идут на риск. И куда бы я ни ехал, я всегда выделяю время на то, чтобы поговорить с теми из них, кого я знаю лично, узнать, как у них дела. Искренне надеюсь, что ООН будет и впредь оказывать им необходимую поддержку».

ООН|ТЕРАКТ В БАГДАДЕ