Глобальный взгляд Человеческие судьбы

Как трагедия Холокоста отразилась на детях тех, кто ее пережил?

Фото Анны Франк на выставке в ООН, посвященной памяти детей, ставших жертвами Холокоста. 2012 год.
Фото ООН/Дж.Маклвейн
Фото Анны Франк на выставке в ООН, посвященной памяти детей, ставших жертвами Холокоста. 2012 год.

Как трагедия Холокоста отразилась на детях тех, кто ее пережил?

Права человека

27 января   в ООН отмечают День памяти жертв Холокоста. В этот день солдаты Красной Армии освободили лагерь Аушвиц-Биркенау, также известный как Освенцим. В этот день мы отдаем дань памяти миллионам евреев, поляков, цыган, советских военнопленных, диссидентов и инвалидов, замученных в нацистских лагерях.

Для кого-то Холокост – это не просто страшная страница истории, а часть собственной жизни. В США живут, по меньшей мере, 200 тысяч детей тех, кто пережил гитлеровские лагеря. Многие из них считают и себя жертвами Холокоста. Моррис Фридман – один из них. С ним побеседовала Наргис Шекинская. 

Моррис Фридман родился в послевоенном Нью-Йорке. Это было время оптимизма для Америки, да и для всего мира. Но не для Фридманов. Воспоминания детства – одиночество, изоляция, гнетущее молчание матери и отсутствие игрушек.

 «Моя мама все время страдала от депрессии, - рассказывает он. - Она потеряла в концлагере всех своих родственников – родителей, трех братьев и двух сестер, которые успели к тому времени обзавестись своими семьями и детьми. Все эти люди погибли. Она осталась одна. Отец мой умер уже здесь, когда мне не исполнилось и пяти. По-моему, всю оставшуюся жизнь мать провела в ожидании того момента, когда она сможет присоединиться ко всем, кто ушел».  

Моя мама потеряла в концлагере всех своих родственников – родителей, трех братьев и двух сестер, которые успели к тому времени обзавестись своими семьями и детьми. Все эти люди погибли. 

Родители Морриса, чудом избежавшие расстрела и газовой камеры, познакомились в лагере-распределителе уже после войны. Ему было шестьдесят. Ей - около тридцати. Оба родом из Польши. Ее семья была религиозной и настолько бедной, что по пятницам перед шабатом они кипятили воду, чтобы соседи видели пар и думали, что у них на плите варится обед. Религиозность она пыталась привить и своему единственному сыну-американцу.

 «Я следовал всем предписаниям и ходил в синагогу, как было положено, - говорит Моррис. - Но потом я стал критически относиться к религии. В подростковом возрасте я вдруг страшно разозлился на бога за то, что он допустил, чтобы все мои родственники перенесли такие страдания. Я не религиозный человек теперь».

Моррису было лет десять, когда мать стала рассказывать ему о прошлом. Он узнал о том, как одну из сестер матери расстреляли у нее на глазах – девушка выглядела неважно, и ее сочли негодной для работы.

 «Они пытались скрыть болезнь сестры и нанести какую-то краску на щеки, но бледность заметили во время утреннего построения, и ее тут же на месте расстреляли, - пересказывает Моррис воспоминания матери. -  Знаете, мне эти рассказы какое-то время даже казались нормой. Я думал, все так жили. А потом я стал прислушиваться к тому, как дети в школе рассказывают о своих дядях и тетях, о поездках к бабушке и дедушке и почувствовал себя очень несчастным. У меня никого не было на всем белом свете». 

Они пытались скрыть болезнь сестры и нанести какую-то краску на щеки, но бледность заметили во время утреннего построения, и ее тут же на месте расстреляли

По данным исследования, проведенного израильскими учеными, дети переживших Холокост страдают не только от воздействия среды, в которой они растут. Они получают свою толику скорби уже при рождении – обстоятельства жизни могут влиять на гены, которые люди передают следующему поколению. Ощущение «чужого на празднике жизни» никогда не покидало Морриса. Врачи называли это депрессией, периодически прописывали таблетки, иногда лекарства помогали, большей частью – не очень.  

А потом, уже после пятидесяти, в его жизни появилась Таня – иммигрантка из Москвы. Ей было тогда под пятьдесят. У нее был сын, мать и собака. У Морриса была только кошка. Все вместе они зажили неведомой доселе Моррису жизнью. К ним стали приходить гости, их стали приглашать, появились друзья и необходимость заботиться о ком-то. Даже кошка и собака поладили друг с другом и мирно делили миску.

 «Таня была человеком, буквально излучающим счастье и радость, - вспоминает Моррис. -  Было практически невозможно пребывать в депрессии рядом с ней, хотя периодически я и тогда ощущал свою болезнь. Но Таня была ходячим воплощением жизненной силы. Она научила меня тому, что жизнь может быть радостной и светлой».

Моррис рассказывал Тане о детстве, проживая его заново, прислушиваясь к собственным откровениям и переосмысливая их. Это было эффективнее, чем дорогостоящие посещения психологов на протяжении всей его жизни до нее.

«Я как-то сказал Тане, что мечтал в детстве об игрушечном паровозике, который мне так  и не купили, - говорит он. -  И, вы знаете, она пошла и купила мне набор игрушечных паровозиков».

Я как-то сказал Тане, что мечтал в детстве об игрушечном паровозике, который мне так  и не купили, а она пошла и купила мне набор игрушечных паровозиков

Таня ушла так же неожиданно, как появилась. Она умерла от рака. Но ее «уроки» не прошли бесследно. Моррис, конечно, не избавился от депрессии,  но он продолжает дружить с их общими друзьями и родственниками. И он точно знает теперь о другой, «нормальной» жизни, без воспоминаний об утренних построениях и расстрелах, с родственниками, детьми, домашними животными и милыми игрушками из детства.